Неточные совпадения
К вечеру
полил такой сильный дождь, что улицы Глупова сделались на несколько
часов непроходимыми.
Элегантный слуга с бакенбардами, неоднократно жаловавшийся своим знакомым на слабость своих нерв, так испугался, увидав лежавшего на
полу господина, что оставил его истекать кровью и убежал за помощью. Через
час Варя, жена брата, приехала и с помощью трех явившихся докторов, за которыми она послала во все стороны и которые приехали в одно время, уложила раненого на постель и осталась у него ходить за ним.
Хотя
час был ранний, в общем зале трактирчика расположились три человека. У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном
полу лежал солнечный переплет окна.
Несколько
часов ходьбы по улицам дали себя знать, — Самгин уже спал, когда Анфимьевна принесла стакан чаю. Его разбудила Варвара, дергая за руку с такой силой, точно желала сбросить на
пол.
Через
час он шагал по блестящему
полу пустой комнаты, мимо зеркал в простенках пяти окон, мимо стульев, чинно и скучно расставленных вдоль стен, а со стен на него неодобрительно смотрели два лица, одно — сердитого человека с красной лентой на шее и яичным желтком медали в бороде, другое — румяной женщины с бровями в палец толщиной и брезгливо отвисшей губою.
А через
час, сидя на постели, спустив ноги на
пол, голая, она, рассматривая носок Клима, сказала, утомленно зевнув...
Дождь хлынул около семи
часов утра. Его не было недели три, он явился с молниями, громом, воющим ветром и повел себя, как запоздавший гость, который, чувствуя свою вину, торопится быть любезным со всеми и сразу обнаруживает все лучшее свое. Он усердно мыл железные крыши флигеля и дома, мыл запыленные деревья, заставляя их шелково шуметь, обильно
поливал иссохшую землю и вдруг освободил небо для великолепного солнца.
Иногда, чаще всего в
час урока истории, Томилин вставал и ходил по комнате, семь шагов от стола к двери и обратно, — ходил наклоня голову, глядя в
пол, шаркал растоптанными туфлями и прятал руки за спиной, сжав пальцы так крепко, что они багровели.
За
час перед этим землю обильно
полил весенний дождь, теплый воздух был сыроват, но насыщен запахом свежей листвы, луна затейливо разрисовала землю тенями деревьев.
Тишина росла, углублялась, вызывая неприятное ощущение, — точно опускался
пол, уходя из-под ног. В кармане жилета замедленно щелкали
часы, из кухни доносился острый запах соленой рыбы. Самгин открыл форточку, и, вместе с холодом, в комнату влетела воющая команда...
Через
час он ехал в санитарном поезде, стоя на площадке вагона, глядя на
поля, уставленные палатками — белыми пузырями.
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому воспитанию. Он важничал в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар, ни подмести
полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую, в кухню; не то так по целым
часам, скрестив руки на груди, стоял у ворот и с сонною задумчивостью посматривал на все стороны.
Она как будто слушала курс жизни не по дням, а по
часам. И каждый
час малейшего, едва заметного опыта, случая, который мелькнет, как птица, мимо носа мужчины, схватывается неизъяснимо быстро девушкой: она следит за его
полетом вдаль, и кривая, описанная
полетом линия остается у ней в памяти неизгладимым знаком, указанием, уроком.
После болезни Илья Ильич долго был мрачен, по целым
часам повергался в болезненную задумчивость и иногда не отвечал на вопросы Захара, не замечал, как он ронял чашки на
пол и не сметал со стола пыль, или хозяйка, являясь по праздникам с пирогом, заставала его в слезах.
Она шла, как тень, по анфиладе старого дома, минуя свои бывшие комнаты, по потускневшему от времени паркету, мимо занавешанных зеркал, закутанных тумб с старыми
часами, старой, тяжелой мебели, и вступила в маленькие, уютные комнаты, выходившие окнами на слободу и на
поле. Она неслышно отворила дверь в комнату, где поселился Райский, и остановилась на пороге.
Часов в 11 приехали баниосы с подарками от полномочных адмиралу. Все вещи помещались в простых деревянных ящиках, а ящики поставлены были на деревянных же подставках, похожих на носилки с ножками. Эти подставки заменяют отчасти наши столы. Японцам кажется неуважительно поставить подарок на
пол. На каждом ящике положены были свертки бумаги, опять с символом «прилипчивости».
Я ахнул: платье, белье, книги,
часы, сапоги, все мои письменные принадлежности, которые я было расположил так аккуратно по ящикам бюро, — все это в кучке валялось на
полу и при каждом толчке металось то направо, то налево.
Мне несколько неловко было ехать на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять
часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо ехать в
поля, на взморье, гулять по цветущим зеленым окрестностям — словом, жить.
Через
час я, сквозь
пол своей комнаты, слышал, как Фаддеев на дворе рассказывал анекдот о купанье двум своим товарищам.
И нынче еще упорный в ненависти к англичанам голландский фермер, опустив
поля шляпы на глаза, в серой куртке, трясется верст сорок на кляче верхом, вместо того чтоб сесть в омнибус, который, за три шилинга,
часа в четыре, привезет его на место.
Полинявшие дорогие ковры на
полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные столовые
часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах, цветы на окнах и лампадки перед образами старинного письма — все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких комнатах.
На другой же день после разговора своего с Алешей в
поле, после которого Митя почти не спал всю ночь, он явился в дом Самсонова около десяти
часов утра и велел о себе доложить.
Бывало, задумается да и сидит по
часам, на
пол глядит, бровью не шевельнет; и я тоже сижу да на нее смотрю, да насмотреться не могу, словно никогда не видал…
Если нет у ней гостя, сидит себе моя Татьяна Борисовна под окном и чулок вяжет — зимой; летом в сад ходит, цветы сажает и
поливает, с котятами играет по целым
часам, голубей кормит…
Уже несколько
часов бродил я с ружьем по
полям и, вероятно, прежде вечера не вернулся бы в постоялый двор на большой Курской дороге, где ожидала меня моя тройка, если б чрезвычайно мелкий и холодный дождь, который с самого утра, не хуже старой девки, неугомонно и безжалостно приставал ко мне, не заставил меня наконец искать где-нибудь поблизости хотя временного убежища.
— А ведь я до двух
часов не спала от радости, мой друг. А когда я уснула, какой сон видела! Будто я освобождаюсь ив душного подвала, будто я была в параличе и выздоровела, и выбежала в
поле, и со мной выбежало много подруг, тоже, как я, вырвавшихся из подвалов, выздоровевших от паралича, и нам было так весело, так весело бегать по просторному
полю! Не сбылся сон! А я думала, что уж не ворочусь домой.
— Экая бешеная француженка, — сказал статский, потягиваясь и зевая, когда офицер и Жюли ушли. — Очень пикантная женщина, но это уж чересчур. Очень приятно видеть, когда хорошенькая женщина будирует, но с нею я не ужился бы четыре
часа, не то что четыре года. Конечно, Сторешников, наш ужин не расстраивается от ее каприза. Я привезу
Поля с Матильдою вместо них. А теперь пора по домам. Мне еще нужно заехать к Берте и потом к маленькой Лотхен, которая очень мила.
Наконец он увидел, что едет не в ту сторону. Владимир остановился: начал думать, припоминать, соображать, и уверился, что должно было взять ему вправо. Он поехал вправо. Лошадь его чуть ступала. Уже более
часа он был в дороге. Жадрино должно было быть недалеко. Но он ехал, ехал, а
полю не было конца. Все сугробы да овраги; поминутно сани опрокидывались, поминутно он их подымал. Время шло; Владимир начинал сильно беспокоиться.
Бедный гость, с оборванной
полою и до крови оцарапанный, скоро отыскивал безопасный угол, но принужден был иногда целых три
часа стоять прижавшись к стене и видеть, как разъяренный зверь в двух шагах от него ревел, прыгал, становился на дыбы, рвался и силился до него дотянуться.
…На другой день после отъезда из Перми с рассвета
полил дождь, сильный, беспрерывный, как бывает в лесистных местах, и продолжался весь день;
часа в два мы приехали в беднейшую вятскую деревню.
На другой день, то есть в день отъезда, я отправился к Гарибальди в семь
часов утра и нарочно для этого ночевал в Лондоне. Он был мрачен, отрывист, тут только можно было догадаться, что он привык к начальству, что он был железным вождем на
поле битвы и на море.
Часто, выбившись из сил, приходил он отдыхать к нам; лежа на
полу с двухлетним ребенком, он играл с ним целые
часы. Пока мы были втроем, дело шло как нельзя лучше, но при звуке колокольчика судорожная гримаса пробегала по лицу его, и он беспокойно оглядывался и искал шляпу; потом оставался, по славянской слабости. Тут одно слово, замечание, сказанное не по нем, приводило к самым оригинальным сценам и спорам…
…Прошли недели две. Мужу было все хуже и хуже, в половину десятого он просил гостей удаляться, слабость, худоба и боль возрастали. Одним вечером,
часов в девять, я простился с больным. Р. пошла меня проводить. В гостиной полный месяц стлал по
полу три косые бледно-фиолетовые полосы. Я открыл окно, воздух был чист и свеж, меня так им и обдало.
Мы поехали, воздух был полон электричества, неприятно тяжел и тепел. Синяя туча, опускавшаяся серыми клочьями до земли, медленно тащилась ими по
полям, — и вдруг зигзаг молнии прорезал ее своими уступами вкось — ударил гром, и дождь полился ливнем. Мы были верстах в десяти от Рогожской заставы, да еще Москвой приходилось с
час ехать до Девичьего
поля. Мы приехали к Астраковым, где меня должен был ожидать Кетчер, решительно без сухой нитки на теле.
Часто мы ходили с Ником за город, у нас были любимые места — Воробьевы горы,
поля за Драгомиловской заставой. Он приходил за мной с Зонненбергом
часов в шесть или семь утра и, если я спал, бросал в мое окно песок и маленькие камешки. Я просыпался, улыбаясь, и торопился выйти к нему.
Бродя по улицам, мне наконец пришел в голову один приятель, которого общественное положение ставило в возможность узнать, в чем дело, а может, и помочь. Он жил страшно далеко, на даче за Воронцовским
полем; я сел на первого извозчика и поскакал к нему. Это был
час седьмой утра.
В десять
часов все расходятся на покой, причем только самым почетным гостям отводятся особые комнаты, прочих укладывают, как попало, по диванам и вповалку на
полу.
В нашем доме их тоже было не меньше тридцати штук. Все они занимались разного рода шитьем и плетеньем, покуда светло, а с наступлением сумерек их загоняли в небольшую девичью, где они пряли, при свете сального огарка,
часов до одиннадцати ночи. Тут же они обедали, ужинали и спали на
полу, вповалку, на войлоках.
Оставалось умереть. Все с
часу на
час ждали роковой минуты, только сама больная продолжала мечтать.
Поле, цветы, солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши, льется ей воздух в грудь, и она чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над собой усилие, встает с своего одра, отворяет двери и бежит, бежит…
Почти нет той минуты в сутках, чтобы в последовских
полях не кипела работа; три
часа в течение дня и немногим более в течение ночи — вот все, что остается крестьянину для отдыха.
Раннее утро, не больше семи
часов. Окна еще не начали белеть, а свечей не дают; только нагоревшая светильня лампадки, с вечера затепленной в углу перед образом, разливает в жарко натопленной детской меркнущий свет. Две девушки, ночующие в детской, потихоньку поднимаются с войлоков, разостланных на
полу, всемерно стараясь, чтобы неосторожным движением не разбудить детей. Через пять минут они накидывают на себя затрапезные платья и уходят вниз доканчивать туалет.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь
часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских, спали на верстаках и на
полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще не пропиты.
В это время я ясно припоминаю себя в комнате больного. Я сидел на
полу, около кресла, играл какой-то кистью и не уходил по целым
часам. Не могу теперь отдать себе отчет, какая идея овладела в то время моим умом, помню только, что на вопрос одного из посетителей, заметивших меня около стула: «А ты, малый, что тут делаешь?» — я ответил очень серьезно...
Мы вернулись в Ровно; в гимназии давно шли уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня на второй план. На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась спать, в те промежуточные
часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному
полету фантазии в страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы в пользу бессмертия души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Прошло после свадьбы не больше месяца, как по городу разнеслась страшная весть. Нагибин скоропостижно умер. Было это вскоре после обеда. Он поел какой-то ухи из соленой рыбы и умер. Когда кухарка вошла в комнату, он лежал на
полу уже похолодевший. Догадкам и предположениям не было конца. Всего удивительнее было то, что после миллионера не нашли никаких денег. Имущество было в полной сохранности, замки все целы, а кухарка показывала только одно, что хозяин ел за
час до смерти уху.
Лопахин. Знаете, я встаю в пятом
часу утра, работаю с утра до вечера, ну, у меня постоянно деньги свои и чужие, и я вижу, какие кругом люди. Надо только начать делать что-нибудь, чтобы понять, как мало честных, порядочных людей. Иной раз, когда не спится, я думаю: господи, ты дал нам громадные леса, необъятные
поля, глубочайшие горизонты, и, живя тут, мы сами должны бы по-настоящему быть великанами…
За
час до заката солнца стаи молодых гусей поднимаются с воды и под предводительством старых летят в
поля.
Вообще стрельба перевозчиков нелегкая и не изобильная, но, по мне, очень веселая: больше пяти пар зуйков в одно
поле я никогда не убивал, и то походя за ними несколько
часов.
Но весна становится
час от
часу теплее, и
полая вода сливает.
Публикуется: «Сего… дня пополуночи в 10
часов, по определению уездного суда или городового магистрата, продаваться будет с публичного торга отставного капитана Г… недвижимое имение, дом, состоящий в… части, под №… и при нем шесть душ мужеского и женского
полу; продажа будет при оном доме.